Афанасий Коптелов - Дни и годы[Из книги воспоминаний]
Все было выполнено с особой любовью и почитанием сына необъятной Сибири.
И вот я снова стою перед высоким нагорьем. Как изменилось оно!
Исчезла, словно невиданная буря низвергла ее, кладбищенская церковь. На первый взгляд, это не удивляет.
Ведь ниспровергатели не пощадили ни монастырь в бору, ни собор, колокольня которого напоминала кремлевскую колокольню Ивана Великого. Исчезла лестница. Исчезли вековые березы, и нагорье напоминало голову, остриженную под машинку. Подымаюсь по извилистой тропинке и останавливаюсь, пораженный пустотой. Ни единого надгробья. Ни единого деревца. Голая равнина. Лишь в отдалении виднелся павильон «достижений народного хозяйства». Правду сказал Ю.М. Магалиф: черная коза догрызала последней куст сирени!
И только там, где стояла церковь, сохранились руины единственного надгробия. Там-то и погребен Н.М. Ядринцев, выдающийся патриот Сибири. Что осталось от надгробия? Тяжеленный четырехугольник да примкнутая к нему стела. Исчезла верхняя шлифованная плита.
Укором торчит согнутый железный штырь, с которого с разрушительной силой сдирали бронзовый бюст! Редчайшее варварство? Обидное и непростительное?
Прямо с кладбища я, потрясенный кощунством, отправился в крайком партии. Секретарем по идеологии тогда был москвич Лебедев.
— Да неужели все это правда?! — От удивления он даже привстал с кресла. — Для меня потрясающая новость! На выставке-то я бывал, а такого не заметил. Просто не знал. Примем меры.
На следующий день о современных руинах я рассказал Михаилу Афанасьевичу Лисавенко, который возглавлял созданный им Институт сибирского садоводства. Он пришел в крайнее возмущение. Во время нашего разговора в его кабинет по какому-то неотложному хозяйственному делу вошел бородатый здоровяк в брезентовом плаще и в ожидании конца нашего разговора присел на стул и разулыбался: чему, дескать, они удивляются!
— Ну кто же, кто посмел разрушить кладбище? — продолжал я. — У кого поднялась рука?
— А что особенного? — вдруг вступил в разговор здоровяк в плаще. — Это сделал я? Выполнил все, что было приказано. Осталась маленькая недоделка. У нас ведь техники в то время не было. И тот памятник нечем было взять. А все остальное мы спустили вниз, как было по плану. Пустили в дробилку. И сделали лестницы на меланжевом комбинате. Там была еще верхняя плита. Уж больно гладкая. Жаль было в дробилку-то. Отдали на конфетную фабрику. Говорят, на ней больно хорошо конфеты раскатывать.
— А бюст куда?
— Голова, там была бронзовая, — пояснил Лисавенко.
— А-а, тот, бородатый, — продолжал здоровяк. — Не то поп, не то еще кто, — нам ведь ни к чему. Уж больно крепко был приделан: три мужика едва отворотили. Выполнили все, что могли.
В тот же день жители Заречья видели как две черные машины взлетели по Змеиногогорскому взвозу и повернули к нагорью, где было старое кладбище. На одной ехал первый секретарь крайкома Беляев, на другой — председатель крайисполкома Пысин. Они спешили убедиться в том, что «натворили» их предшественники.
А я — снова к Лебедеву. Чтобы убедиться в исчезновении верхней плиты надгробия, он сразу же позвонил на фабрику. Конфетчики подтвердили, что уж больно хорошо на ней раскатывать конфеты.
— Немедленно вернуть!
— А как же производство? — пищала трубка. — План сорвется…
— На бюро ответите. Думаю, получите строгача.
— А куда вернуть? — недоумевал директор фабрики. — Там же расписаться некому.
— Восстановим! — заверил меня секретарь крайкома. — Сделаем все, как было. Только с бюстом будет труднее. Но снимки-то в музее должны сохраниться. Закажем снова скульптору.
К чести барнаульцев, они восстановили памятник, поставили изящную оградку, посадили цветы. А кругом — пустота.
И стоит памятник укором за содеянное невеждами.
Варварское «поветрие», разрушительным смерчем пронеслось по другим городам Сибири. Не избегли этой беды и Томск — «Сибирские Афины», где кладбище, пожалуй, не уступало барнаульскому. Только каким-то чудом уцелела могила Г.Н. Потанина.
Пронесся дикий смерч и по Новосибирску: на костях первых засельщиков бездумно танцуют молодые невежды. Отвели для кладбища соседнюю березовую рощу, а в тридцатых годах, сравняв могилы, проложили по костям усопших трамвайную линию. Так была утрачена могила писателя Петра Стрижкова.
В те годы полного отсутствия гласности никто не возразил против ликований по случаю еще одной победы в градостроительстве. И «отцам города» было невдомек, что дикие смерчи, пронесшиеся по кладбищам, ранили сердца тех, кто умеет свято хранить память об усопших, чьими трудами создан и взлелеян город на Оби.
